...Проверка. После пересчета наличного состава нам читают приказ
начальницы лагеря Циммерман о взысканиях. Сама Циммерман - особа
просвещенная, но ведь она только подписывает приказы, а редактирует их
начальник режима. Мелькают формулы: "Пять суток карцера с выводом на
работу", "Пять суток карцера без вывода на работу..."
И наконец мы слышим пункт приказа, который вызывает смех даже в наших
рядах, среди людей, униженно слушающих с замиранием сердца, кому из них не
дано на сегодняшнюю ночь блаженство барачных нар, для кого эта ночь
обернется вонючими, мерзлыми досками карцера.
"За связь зэка с зэкою, - читает дежурный вохровец, - выразившуюся в
простое лошади сроком два часа... пять суток без вывода..."
продолжениеПозднее это выражение "связь зэка с зэкою, выразившаяся в простое
лошади", станет ходовым словцом в нашем лагере. Но сейчас смех быстро
стихает, гаснет, сменяясь ужасом. Пропали ОНИ теперь...
ОН - в прошлом актер, мейерхольдовец, ОНА - балерина. Их бывшие
профессии создали им на какое-то время привилегированное положение в
лагере. В Магадане они оба были включены в состав так называемой
культбригады. Этот крепостной театр, поставлявший зрелища начальству,
скучающему в глуши, и кормил своих заключенных актеров и под разными
предлогами давал им относительную свободу бесконвойного хождения.
Им удается встречаться вне лагеря. Счастье! Счастье особенно острое,
может быть, от сознания его шаткости, ежеминутной уязвимости. Оно -
счастье - длится ровно пять месяцев. Потом обнаруживается ЕЕ беременность.
А для забеременевших в лагере - путь проторенный: этап в Эльген, поближе к
мамкам, к деткомбинату.
Разлука. Штрафница-мамка получает теперь чуни и бушлат третьего срока
вместо "пачки" и балетных туфель. Маленький сын умирает в деткомбинате, не
дожив до полугода.
Для того чтобы встретиться с НЕЙ, ОН симулирует потерю голоса. Играть
на сцене ОН больше "не может", и знакомый нарядчик, обозвав ЕГО ослом,
все-таки "устраивает" его в этап на "Бурхалу", прииск, расположенный
неподалеку от Эльгена.
Теперь, вместо привольной жизни актера крепостного театра, ОН
добровольно переносит все ужасы смертоносной "Бурхалы". "Вкалывает" в
забое. Болеет, "доходит". Через некоторое время ему удается попасть в
таежную культбригаду Севлага, которая время от времени приезжает к нам в
Эльген и тешит эстрадным репертуаром погибающее от зеленой скуки
эльгенское начальство. В задние ряды допускаются в виде поощрения и зэки
из "придурков" и ударников производства.
Встретились! Встретились! Задыхаясь от жгучего горя и от счастья, ОНА
стоит рядом с НИМ за кулисами эльгенского лагерного клуба. Постаревшая в
свои двадцать шесть, изможденная, некрасивая, единственная, наконец-то
вновь обретенная.
Задыхаясь, она повторяет все одно и то же: как похож был на НЕГО
маленький сынок, даже ноготки на пальчиках точь-в-точь папины. И как
маленького в три дня скрутила токсическая диспепсия, потому что у НЕЕ
молоко совсем пропало и малыш был чистый искусственник. ОНА все говорит и
говорит, а ОН все целует ЕЕ руки с неотмываемыми, обломанными ногтями и
умоляет ЕЕ успокоиться, потому что у НИХ будут еще дети. И ОН сует ей в
карманы бушлата куски сэкономленного хлеба и кусочки пиленого сахара,
вывалянного в махорке.
У НЕГО большие связи во влиятельных кругах "придурков". ЕМУ удается
пристроить ЕЕ на "блатную" по эльгенским понятиям работенку - возчиком на
конбазу. Это почти счастье. Без конвоя ведь! ОНА стала поправляться. Опять
похорошела. Записки от НЕГО получает регулярно. И на что надеются? У обоих
по десятке и по пяти - поражения. А разве надо обязательно надеяться?
Перечитает записку сто раз - и смеется от счастья.
Почему же вдруг "пять суток без вывода"? Оказывается, ОН при помощи
каких-то знакомых лагерных чинов, покровительствующих искусству, сумел
получить фиктивную командировку в Эльген и подстерег ЕЕ с ее лошаденкой
около Волчка, в четырех километрах от зоны. И конечно же они привязали к
дереву эту лошаденку, кривоногую низкорослую якутку. А какая-то тварь
засекла их и настучала по начальству. Вот и получилось происшествие,
караемое карцером: "связь зэка с зэкою, выразившаяся в простое лошади
сроком два часа".
Поверка окончена. Сейчас явится конвоир, чтобы вести наказанных в
карцер.
- Только бы ЕГО не тронули, - говорит ОНА, натягивая на себя лохмотья в
предвидении промозглой сырости карцера, - только бы не ЕГО! Ведь у него
после прииска хронический плеврит...
- Где ОНА? Вот записка!
Катя Румянцева, бесконвойная, возит воду на бычке. Молодчина:
сумела-таки пронести записку через вахту!
- Слава богу! Все в порядке! - радостно восклицает ОНА, пробегая
записку. - Завтра и послезавтра у них выступление для ягоднинского
начальства. Поэтому в карцер его не берут, только выговор объявили...
Нужен он им! А я-то что... Я выдержу...
И ОНА первая изо всех карцерных идет к дверям барака, направляясь на
пять суток в преисподнюю своей изящной походкой балерины.